Обитаемый остров

05.12.2023

Не помню, у кого встретилась мне эта история, навсегда врезавшаяся в память: летчики над Северным Ледовитым океаном, далеко от берега, заметили двух людей. Подумав, что произошла трагедия, пилот посадил аэроплан на лед. Но оказалось, что это всего лишь пара плотников, которые не поладили с начальством, плюнули на все и отправились пешком на Диксон. Когда их увидели с борта самолета, плотники уже одолели половину семисоткилометрового пути. На предложение «подбросить» воздухом мастеровые отреагировали вяло, побоявшись, что удовольствие это им обойдется недешево. Старший ответил:

— Дойдем. Малость осталось…

Сюжет документальный, тридцатых годов. Но, думаю, поверит в него далеко не каждый. Зато абсолютно каждый может зайти в краеведческий музей в древнем Пскове и посмотреть удивительный экспонат — велосипед. Простой до примитивности. Но поразит вас не его конструкция, а табличка, которая сообщает, что в 1935—1937 годах на этом велосипеде житель Пскова Г. Л. Травин совершил путешествие вдоль границ Советского Союза.

— Как же он крутил педали на Севере? — удивился я.

— По льду океана, — ответила многоопытная сотрудница.

Я не поверил и тогда услышал совет: спросите у самого Травина.

Семидесятилетний, сутуловатый, но жилистый и крепкий старик показал мне снимки, газетные вырезки давних лет, книгу «Человек с железным оленем». Но самым убедительным аргументом оказалась толстая самодельная книжка с обложкой из свиной кожи. На ее страницах стояли печати всех существовавших тогда на арктическом побережье от Мурманска до Уэлена ватажных, кочевых, родовых и других туземных Советов. Пять с лишним тысяч километров арктического маршрута! И всего за один полярный сезон.
Да простит меня Глеб Леонидович, но все же поверил я ему не до конца, хотя детали, которые он рассказывал, придумать было невозможно.

Да и кто не усомнится? Невероятно! Не укладывается в сознании! Поверил же только недавно, встретившись с хозяином острова Белого.

Итак, на севере от берегов полуострова Ямал поднимается из волн Карского моря остров Белый. В Большой советской энциклопедии написано, что площадь его составляет 1900 кв. км, а рельеф острова — сплошная равнина, покрытая чахлой тундровой растительностью. Еще говорится, что там много озер.
К этой короткой справке можно добавить немного. Остров был нанесен на мореходные карты еще в далекие петровские времена лейтенантом Дмитрием Овцыным, а бывалые арктические мореходы издавна называли Белый «островом кораблекрушений». И не зря: в здешних прибрежных водах на рифах погибли десятки судов.

Снег тут сходит в конце июня, а выпадает уже в начале августа. Отчасти поэтому на карте вы не найдете ни одного кружочка, который хотя бы намекал на существование человеческого жилья: остров пуст.

Только сезонно сюда попадают полярники с большой метеорологической станции, которая носит имя А. А. Попова (прославленного арктического зимовщика). Да еще на острове Белом имеются охотничьи угодья, где полноправным хозяином как раз и является промысловик Петр Мирошников. Вот о нем и пойдет дальше речь.

Петр Александрович ростом невысок. По нынешним меркам, пожалуй, ниже среднего. Правда, скроен плотно, сила в нем чувствуется. Взгляд — не подарок: жестковат. Не то чтоб настороженный, а так — наготове. Наготове понять собеседника, наготове сориентироваться, наготове принять решение, наготове… Четкий, я бы сказал, взгляд.

Северного форсу Мирошников не любит. Никаких тебе волчьих малахаев, дох, унтов. Все простенько. Но вот такие простачки с топором за поясом и ходят по льду океана за сотни верст или же катятся в пургу на допотопном велосипеде.
Я на Белом острове ни разу не бывал (хотя был однажды шанс, но не сложилось), как там живет Мирошников, не видел. Поэтому решил ничего не придумывать, а просто записал то, что рассказал про себя арктический охотник.

— Робинзон — хороший был человек, но сравнение с ним мне не нравится. Как‑то раз застрял я в Салехарде. Журналисты разузнали об этом, и пошли гулять по газетам статьи с непременным «Робинзоном» в заголовке. Но ведь Робинзона туда случайно занесло, а я выбрал остров сам. Сознательно. Как считаете, есть разница?

Перед тем как отправиться на остров, был я обычным плотником. Рубили мы дома: без особого комфорта, но по‑северному основательные. Этому я у поморов научился. А потом прискучило, и все! И поселок, и люди, и жизнь… Все! Думаете, в цивилизацию потянуло, где огни поярче, неоновый отсвет на домашних шлепанцах и где ездят лихие парни в машинах с шашечками? Нет, меня потянуло в другую сторону. Поморы брали меня иной раз на промысел — охоту там так называют. Вот этот самый промысел и запал мне в душу.

Не буду особо распространяться, как мне удалось переквалифицироваться из плотника в промысловика. Долго это. Но к осени я уже был полностью экипирован и получил охотничьи угодья около Дровяной. Есть фактория такая на севере Ямала. И еще помощника мне выделили, ненца Толю Вануйто.

А от фактории до Белого острова дневной переход. Вот я и подумал: Дровяная — место давно освоенное, а на острове охотники никогда не промышляли. Начальство ничего не знало о моих идеях, но я так подумал: будет промысел успешным, они мне еще спасибо скажут — новую территорию освоил.

Дело оставалось за малым: уговорить капитана корабля, который заходил на Дровяную во время северного завоза, чтобы он меня со всем скарбом на остров забросил. Разговор с капитаном был нелегким, на хорошем коньяке настоянным, но в конце концов и он согласился рискнуть. Сентябрь ведь уже стоял, время в Карском море штормовое.

Переболтались мы через пролив Малыгина, пошли восточным берегом острова. Впечатление он тогда производил не радостное, как на поминках: голо, пустынно, сыро и неуютно. Но времени раскисать не оставалось. Надо было подбирать местечко, где плавника на берег много выносит, чтобы избушку срубить и с топливом не прогадать. Наших‑то скудных припасов уголька надолго бы не хватило.

И вот однажды мы увидели то, что хотели. Если по карте смотреть, чуть не доходя мыса Шуберта.

— Музыкальное местечко, — пошутил капитан. — Ставь себе фортепьяно и играй, сколько душе угодно. Все равно никто не услышит.

Пошутил и уплыл. А мы с Толей Вануйто начали избушку рубить. Пришлось делать ее «слепой»: ведь ни стекла у нас с собой, ни рам, ни фурнитуры. Хотя, как позже выяснилось, окна там вообще без пользы были бы: нас в снегу так погребло, что одна трубенка торчала. Из дверей, как из шахты, на белый свет вылезали.

Я сразу скажу, подфартило нам в том сезоне: больше сотни песцов добыли. На материке лучшие охотники столько не всегда приносили. А тут новички… Но, конечно, песцы эти не дурняком шли, их поймать еще нужно было.

Тот, кто связан с песцовым промыслом, хорошо знает, что численность зверя в тундре — как морская волна: «гребешок» раз в четыре года, потом все на убыль идет. А перед новым «пиком» можно на промысел и не выходить: только зря ноги бить да время тратить. И все это от тундрового мышонка зависит — лемминга, главного песцового корма. Такой уж у него численный цикл: от катастрофического спада до катастрофического подъема.

Мой самый первый сезон на острове пришелся на начало спадающей «волны». Удача выдалась несомненная. Но как я в конце сезона сплоховал! До сих пор обидно. Опыта еще же не было. А Толя в феврале бубнил и бубнил: поедем в Дровяную, сдадим мех! Что ж, думаю, сгоняем, неделька дела не решит. Но уж запомнился мне этот переход на всю жизнь. Подвел меня Толя, капитально подвел.

Пролив мы благополучно форсировали. И тут увидел мой помощник след нарты, пошел по нему искать чум. В тундре все сородичи, найдем людей — можно немного передохнуть. И пропал.

А тут метель начала поигрывать. Представляете мое состояние? Сижу среди голой тундры, жду. А чего жду, непонятно. Толя хоть и ненец, но тундровик был еще не ахти какой. А я же за него отвечаю, с меня спрос. Пропал человек, шли вместе, что ты с ним сделал?

След тем временем занесло. Куда двигаться? Нарта груженая, припасы на исходе. Да еще две собаки на ладан дышат. А в упряжке у меня тогда всего их пять было.

Что делать? Достал компас, взял курс на Дровяную. Больные собаки очень скоро пали. Остались в упряжке только три. И на все про все пять банок мясного фарша. Последнюю банку я пополам разрубил на утро шестого дня.
По расчетам, до фактории десятка два верст оставалось. Если сегодня не доберусь, думаю, то уже точно не выкарабкаюсь. Иду и стараюсь на нарту не присаживаться: если падут последние собаки — совсем дело дохлое. Упал я, когда увидел домики фактории. Упал, и уже не было сил, чтобы подняться. Но собаки меня спасли, растормошили. Они жилье почуяли, и от этого у них сил сразу прибавилось.

Отошел я за ночь в тепле, а на следующий день поехал разыскивать Толю. И разыскал. Сидит в чуме у родственников и как ни в чем не бывало чай с сушками пьет. Рассказал я его старикам, в какое положение он меня загнал. Ох, и крепко же его тогда отметелили!

На остров вернулся лишь в марте. Песец уже ушел, можно было снимать ловушки. Подпортило мне это, конечно, настроение. Но, наверное, Арктика всех так учит…

Я решил, чтобы разумнее вести промысел, поставить по всей южной части острова избушки. Для основной базы выбрал местечко на западном берегу, километрах в сорока от мыса Рагозина. Потом еще одну надежную избенку срубил. Летом вижу, как корабли Северным морским путем на восток путь держат, а осенью прямо с крыши гусей бью. Рядом речушка, в ней омуль водится — пожарить, попарить, впрок посолить. Славное местечко.

В глубине тундры я тоже два балка сколотил, где кое‑что из припасов держу. Обогреться, чай попить — у меня там все есть. Последней поставил избушку верст за пятнадцать от метеостанции. Теперь у меня только северный край острова пустует. Но и до него руки как-нибудь дойдут.

Конечно, в деле нашем промысловом главное — опыт. Я вот, например, когда метелишка на дворе метров двенадцать дует, в зимовье не сижу. В это время песец нюх на ветру теряет, железного капкана не чувствует, попадает дуриком.
Не каждый, конечно, в такую погоду решает выйти, но я приучен. Если сильнее задуло, на «черную пургу» похоже, конечно, сидишь, не высовываешься, но тоже времени для лежки нет: надо шкурки обрабатывать.

В общем‑то, одно нужно: не лениться. Путик мой, маршрут от ловушки к ловушке, где‑то километров под сорок. Ежедневно. За неделю успеваю все зимовья обойти, все капканы проверить.

Но иной раз собачий «спидометр» и всю сотню километров намотает: это когда зверь хорошо вышел или когда заплутаешь. Места я знаю хорошо, но весной и осенью падают на остров такие туманы, что ничего, кроме собачьего хвоста, впереди не видишь.

Если я и плутал по острову, то именно в такие дни, когда небо сливается с землей. Бывало, промахнешь и один, и другой верный ориентир. Тогда уже берешь направление на побережье. Здесь заблудиться труднее, но и километры наматываются. А бывает, что туман и зимой накроет. Тут не угадаешь. Сегодня стоит минус тридцать, а завтра — плюс два. Море ведь рядом, отсюда и климат такой… Как у ветреной девушки.

Своих собак я ни на что не променяю. Даже на самую современную технику. Хоть на вездеход, хоть на луноход. Это такие друзья, которых никакие мотонарты не заменят.

Ямальские ненцы обычно ездовых собак не держат, у них единственный транспорт — олень. Найти хорошую собаку трудно, выучить — еще сложнее. Это сейчас у меня восемь лаек, а бывали времена, когда и тремя приходилось обходиться.

Я уже рассказывал, как меня собаки у Дровяной спасли. А был случай, когда они бы без меня пропали.

Пришлось мне однажды с основной базы к мысу Шуберта перебираться. Упряжка берегом бежит, а я — по проливу на карбасе иду. Хороший у меня тогда карбас был: там и палаточка, и примус… Жить можно. Правда, с упряжкой мороки было много. Отъеду я на лодке подальше, поставлю на якорь и назад за собаками возвращаюсь, к стоянке веду. Потом снова в лодку, снова плыву. На якорь — и опять за собаками.

А тут шторм. Продукты у меня были, а вот пресной воды — нет. Насобираю на палатке снега, паяльной лампой разогрею, вот тебе и чай. Три дня так сидел. А сам все беспокоился: как там мои псы? Четвертые сутки как не кормлены.
Тем временем шторм на убыль пошел. Отлив начался. Ну, думаю, Петр Александрович, самое время выкарабкиваться. Затянулся отдых. Мысли были такие: по песчаным отмелям дошагать до берега, собак плотом на карбас переправить, а когда шторм совсем утихнет, двигаться дальше. Но, видать, чего‑то не додумал. Пока шел по отмели, прилив начался. К лодке бежать поздно, а вперед — только плыть. Вода у нас и в разгар лета не для каждого «моржа», а тут сентябрь.

Но выбора не было. Что мог, снял, поплыл. Добрался до берега и марш-бросок километров на двадцать. До избушки. Там воды нагрел, просушился и назад к собакам. Пришел я туда, где их четыре дня назад оставил, — все на месте. Случись что со мной, так бы и умерли здесь же. Ну как таких друзей не ценить…
Чувствую ли я одиночество в своем безлюдном безмолвии? Чувствую. Первые три дня после отпуска. Когда еще в ритм не вошел, когда городская суета не повыветрилась. Потом начинаешь работать, и все проходит. Скука — она внутри нас, а не вне. Там ее искать не надо. Мне скучнее гораздо, когда я в отпуске задержусь больше обычного.

На метеостанцию езжу раз в месяц — попариться в баньке. И обязательно под Новый год — шампанское вспомнить. Метеорологи меняются через два сезона, народ новый, европейский, поговорить всегда есть о чем. Понятно, большой праздник, когда летом приходит морской транспорт: соскучишься по зелени, овощам да и свежим людям. На морских судах цивилизация выглядит особо привлекательно: чистота, порядок, уют, сауна. Отмякнешь душой и снова за работу. Летом тоже не сидишь: приваду развозишь, подкармливаешь песца, ремонта опять же много…

С белыми медведями мы живем в ладу, но бывают и казусы. Возвращаюсь как‑то с путика, чайку горячего попить страсть как хочется. Приезжаю — дверь сорвана, полно снега, продукты исчезли, даже заварка рассыпана. Это косолапый дверь своротил, мясо съел, а вот с чаем, видимо, не получилось. В общем, пришлось мне еще километров тридцать пять до кружки чая добираться.

Медведи, что поагрессивнее, те стекла били, на крыши залезали, один раз в тамбуре доски выломали и мясо, приготовленное на приваду, подграбили. Боюсь ли я их? Ну, во‑первых, я за себя постоять смогу. А во‑вторых, я думаю, у любого горожанина такой же шанс попасть под трамвай, как у меня — под медведя.

Если говорить о привычках, то курю только на Большой земле. На остров беру десять пачек папирос, и как только они кончаются, я об этом зелье забываю. Две бутылки спирта на сезон — обязательный медицинский НЗ.

Доволен ли я жизнью? Если кто утвер­дительно ответит на этот вопрос, я с ним и разговаривать не стану. Я довольных собой людей не люблю. В жизни каждого из нас столько вариантов!

Но от своей судьбы не откажусь.