Волчатник Перегудов

03.09.2023

Ехали мы прошлой зимой по Алтаю. Было утро. Вокруг ни души — пустая дорога и тишина. Ни птица не защебечет, ни ветка не шелохнется. Только колеса монотонно шуршат по обледеневшему асфальту. И все. Мы ехали и молчали.
Перед перевалом Громотуха совсем просветлело. Водитель Николай прибавил скорости, вытащил из пачки очередную сигарету и вдруг замер.

— Гляди, волки! — произнес он, всматриваясь в даль.

— Где? — не поверил я.

— Ну вон! Впереди.

Я близоруко прищурился: точно волки! Они неторопливо бежали слева от дороги. След в след. Услышали шум машины, на секунду замешкались — и как ни в чем не бывало побежали дальше. Четыре волка.

Примерно через минуту мы их нагнали. «Газель» медленно ползла по трассе, а метрах в ста пятидесяти от обочины по снежному насту бесшумно двигалась стая.

— Вот черти! Совсем страх потеряли! — возмутился Николай.

Он протяжно посигналил. Вожак стаи повернул голову и безразлично посмотрел на машину.

«Эх, нет на вас деда Перегудова», — подумал я, провожая взглядом волков. Николай достал зажигалку и закурил.

В первый раз о волчатнике Перегудове я услышал еще пару лет назад. От директора Катунского биосферного заповедника Александра Затеева. Не помню, как мы о нем заговорили. Кажется, рассказывал мне Александр Викторович что‑то о повадках волков, да и вспомнил про знаменитого охотника.

— Про них здесь все Кузьма Митрофаныч знает. У него как‑то ружье отобрали незарегистрированное. А оно у него одно было. Так он живого волка голыми руками в лесу поймал и в отделение милиции притащил. Принимайте, говорит, я вам еще одного нарушителя привел. Ружье ему тогда мигом отдали. Ты загляни к старику. Не пожалеешь.

Историю про ружье я запомнил, а вот побывать у волчатника получилось лишь позже. Очередной раз колеся по Алтаю, я уговорил фотографа Андрея Гильберта заехать в Талду, где тогда жил Перегудов.

Впрочем, долго уговаривать фотографа не пришлось. В конце февраля Гильберт целый месяц проторчал в Саянах, пытаясь отснять брачные игры волков (для них февраль — месяц-свадебник). Но, несмотря на потрясающую длиннофокусную оптику, советы местных егерей и адское терпение, ничего, кроме следов серых хищников да обглоданных козерогов, так и не увидел.
Такая же участь постигла охотников из Германии, которые приехали туда за трофейными шкурами. Ружья немцам не понадобились: волки будто испарились. В общем, у Андрея Гильберта к серым были свои вопросы.

Дом Перегудова мы нашли быстро. Проскочили по Талде до школы, переговорили с прохожими, повернули налево, миновали несколько дворов… Приехали. Перед потемневшим от времени, но еще крепким деревянным домом стояла чистенькая иномарка.

«Тойота Спринтер», — после некоторой паузы со значением изрек Гильберт. И мы поняли, что думаем об одном и том же: откуда она здесь?

Навстречу к нам, прихрамывая, шел старик в мохнатой алтайской шапке.

Перегудова в Талде любят, но побаиваются. Никому спуску не дает. Ни волкам, ни людям. Однажды был такой случай. Попала в капкан Кузьмы Митрофаныча случайно рысь. (Старик говорит, что всю жизнь добывал в основном волков.) А рядом жил охотник, который промышлял на участке Перегудова этих диких кошек. Наткнулся он на капкан и не выдержал, забрал чужую добычу.
Волчатник скандалить не стал. Просто повыловил за зиму всю рысь в округе. Девятнадцать штук.

На том и успокоился.

А ведь не шкурку рыси ему тогда жалко стало. Обида взяла. Волчатник говорит, что в роду Перегудовых на чужое никогда не зарились. Грех было даже о таком подумать.

Охотников раньше у них в роду не было. Зверя понемногу промышляли, но славились пчеловодством. А вот Кузьма Митрофаныч всю свою жизнь провел в таежных горах. И только теперь перешел в пасечники. За медом к нему из Москвы приезжают, а односельчане иной раз заглядывают денег перехватить. Тысяч сто перегудовских в долгах по Талде ходит.

Но, как говорят, сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит. Все вроде у старика хорошо, а в тайгу тянет. Волчья работа не отпускает.

— Я, как с фронта пришел, первого волка добыл. Так и пошло. А волков после войны жуть сколько было. И лошадей, и коров, и овец давили. А люди голодали, — вспоминает Перегудов. — Волк‑то меры не знает. Если поблизости хозяина нет, может всю отару вырезать. Он не выносит, чтобы живого оставить. Раз бежит, надо ловить. Вот мы волков и били.

— А кто охоте на них учил?

— Ну кто, волки и учили. Как они живут, я вместе с ними жил. Шестьдесят годков по лесам рыскал. Все запоминал — куда ходют, как воют… Мне же в девять лет первое ружье доверили. Шестнадцатый калибр. «Бердана» называется. Через это меня и на фронт снайпером взяли.

Про волков Кузьма Митрофаныч правильно сказал. Такой отпечаток не сотрешь. Я еще у ворот заметил, что он чем‑то смахивает на старого волка. Хоть и сила уже не та, и очки с толстыми линзами, и седина белее снега, а взгляд острый, внимательный.

Потом зашел в дом, увидел фотографию, где охотник держит живого волка, и все окончательно понял. С таким взглядом не то что волков, крокодилов голыми руками ловить можно.

У волков против Перегудова шансов нет. Ну, почти нет. Один раз охотник выследил стаю из восьми волков и всех убил. А застрелить волка не так‑то просто. Охотники говорят, верный выстрел — не дальше пятидесяти шагов. Иначе уйдет. А иногда и в упор попасть трудно. Очень уж зверь изворотлив.

— Настоящих охотников у нас не осталось. Мне раньше всегда дня не хватало. Даже в двадцатиградусный мороз я коня в лесу навязываю, костер развожу и ночую там, — рассказывает Кузьма Митрофаныч. — А теперь что? Волки чуть не по деревне ходят, а они их не ловят. Я бы сейчас за зиму штук пятьдесят добыл.

— И не жалко серых?

— Не жалко. Волк — зверь бесполезный. Никаку пользу не дает. Я еще в детстве думал, что лучше бы их совсем не было. Чем волк овцу или косулю задавит, лучше пусть людям достанется. Чем волк съест. Понимаш? Голод тогда у нас был. В тридцать седьмом мы имуранок и коршунов ели, а волки даже оставшийся скот давили. Тут уж не до жалости. Кто кого…

У Перегудова старые счеты с волками, но и здесь у него свои правила. Охотится он с ружьем, ставит капканы и петли, а вот ядом не травит. Разве это охота?
Самое любопытное, что и волки думают, наверное, отчасти так же. Волчатник рассказал странный случай, который довольно давно приключился с ним во время рыбалки на Катуни.

— Погода стояла ясная, и рыба тогда хорошо клевала. Мы жили прямо на берегу, а спали под открытым небом. Вот так лежали, — Кузьма Митрофаныч зачем‑то показал руками положение тел. — Один раз встаем — что за черт? Рядом следы волчьи. На песке. С подветру зверюги пришли. Три волка. Чуяли нас и не тронули. Прошли мимо. Вот так прошли, метра полтора от наших ног. Если бы напали, всех бы задавили.

— Пожалели, выходит?

— Уж не знаю. Обычно волк — зверь беспощадный. Как‑то на моих глазах они чужака порвали. Набросились всей стаей, загрызли и ушли. Прямо возле ограды маральника. Да, видать, не до конца. Он отлежался чуток, метров десять прошел и пропал.

— Как пропал?

— Ну, помер, значит.

Промышлять зверя старик Перегудов последнее время перестал, но на охоту еще иной раз ездит. В прошлом году взяли они с племянником шесть волков. Такой добыче многие бы охотники позавидовали, а Кузьма Митрофаныч только ворчит. Он и в самый плохой год больше отлавливал. Правда, сколько волчьих трофеев за всю жизнь собрал, сказать не может. Не считал. Но за шестьдесят лет набегает прилично.

— Может быть, вы и запах волка в лесу чуете? — интересуюсь у охотника.

— Чуять не чую, а предсказания организма были. Как будто мне кто‑то подсказывал, где есть волки, а где нет.

О сообразительности волков в Сибири легенды ходят. Дед Перегудова рассказывал, что однажды в их горы забрела большая стая. Волков восемь или десять. Овец, коров подавили множество. Тогда собрались мужики и «давай волков гонять». Дней восемь их преследовали — убить не могут. А на девятый день волки за ночь всех коней порезали. Прямо на арканах.

— Вот чертовщина какая! — говорит Кузьма Митрофаныч. — Испугались они и назад вернулись.

Все волчатники утверждают, что за последнее время волков в Сибири развелось огромное количество, а по хитрости другого такого зверя нет.

Волки с первого взгляда могут отличить охотника от простого путника. Они обходят стороной человеческие следы, но, чтобы расширить свои охотничьи владения, используют лесные визиры и просеки.

Волки быстро всему учатся. Рассказывают, что иногда они стаей присматривают себе стадо диких кабанов, которое начинают «пасти»: убивают по одному животному — только для прокорма.

А в Омской области серые хищники наловчились загонять оленей на старый мост, где у тех под копытами проваливались сгнившие доски. Олени ломали ноги и становились легкой добычей.

Для самых матерых волков не страшны даже охотники на вертолете. Они жмутся к стволам деревьев, а если вокруг только степь, становятся на задние лапы и замирают. Разглядеть их тогда почти невозможно.

— Волк беду нюхом чует. Смышленый зверь! — сказал Кузьма Митрофаныч, когда мы пожаловались ему на сбежавших от Гильберта саянских волков. — Теперь они у нас повадились в маральниках жить. Подкопают ограду и туда. А что? Там хорошо! Мясо рядом ходит. Охотников нет. А еще в заповеднике отсиживаются. Там их тоже никто не трогает.

— Говорят, красные волки из Казахстана сюда перебрались? Да такие шустрые, что через двухметровую ограду маральника перепрыгивают?

— Брехня… — авторитетно проворчал Перегудов.

Всю жизнь Кузьма Митрофаныч охотничал. Даже на войне. В сорок первом их батальон отправили в леса Карелии. Отправить отправили, а провиант солдатам подвезти забыли. Зима, морозы лютые, есть нечего.

Пришлось снайперу Перегудову добывать карельских оленей. А ему и не привыкать. Руки поморозил, но батальон от голода спас. Двадцать восемь оленей они с напарником тогда настреляли.

Потом их перебросили в сибирскую бригаду под Москву, потом на Волгу, где разворачивалась тогда Сталинградская битва. Под Сталинградом война для алтайского охотника и закончилась.
— Немцы меня на точке обнаружили да из миномета накрыли. Там я ногу и потерял. Ступню в госпитале отрезали. Вот ведь как получилось — волка ноги кормят, а меня протез, — усмехается волчатник.

— А дальше как жизнь складывалась?

— Да по‑разному. Жена у меня была тоже охотница. В Улагане белок промышляла. Так тайгу любила, что дома не могли удержать. Бывало, плакала даже. Мы с ней иногда за шестьдесят километров на охоту ходили. И белок она добывала не меньше меня. Характер еще тот…

— Не ссорились?

— Ну, а как без этого? Жизнь штука неровная. Один раз погонял бабу с ружьем — шесть лет дали. Весь срок отсидел. По семейной драме.

— Неужто застрелить хотели?

— Хотел бы — ­застрелил.

— А что потом было?

— Потом вышел, опять вместе жить стали. Пока не померла. Клещук ее укусил.

Не сообразил я в тот день попросить Кузьму Митрофаныча найти в кипах семейных документов фотографию жены. Сначала перевел разговор на другую тему, потом просто забыл.

А сейчас жалею. Еще бы… Интересно ведь увидеть женщину, которая сумела добыть такой «трофей». Про Перегудова тогда вся округа знала.
Впрочем, характеру волчатника до сих пор все удивляются. Егеря рассказывали, что перепить его просто нереально. Сколько раз пробовали — не получается. У здоровых мужиков к ночи планку сносит, а ему хоть бы что.

— Я и сейчас в любое время дня и ночи готов. Ружье взял, патронташ взял, ловушки взял. Все, — говорит Перегудов. — Только вот зрение подводит. Катаракта на оба глаза. Операцию делали.

— А иномарка у ворот, это чья?

— Да известно чья — моя. На восемьдесят лет купил. Из Новосибирска пригнали.

— Как же вы на ней ездите?

— Так и езжу — выйду из машины, дорогу руками пощупаю и дальше еду.

Видя наши удивленные физиономии, старик хитро улыбнулся. И мы поняли: шутит.

Кстати, волки тоже, говорят, иной раз улыбаются.

У волков свой брачный этикет. Во время гона одинокая волчица призывно воет, но на ответный зов самца не откликается, навстречу ему не идет. Это период знакомства. Зато, когда хищники сбиваются в большую стаю, волчицы про этикет тут же забывают и грызутся со своими соперницами порой насмерть.
— В феврале волка здесь не увидишь. Они на гладкий белок уходят. К ледникам. Целую неделю не пьют, не едят, даже не воют. Только спариваются и спариваются (вообще‑то Кузьма Митрофаныч высказался попроще). Это у них волчья свадьба такая. Тогда в тайге охоты нет. Жду, пока с белков спустятся.
— А когда на волка лучше охотиться — днем или ночью?

— Ночью мы ездим. Я вою, а потом, если волки придут, мы их стреляем.

— Как воете? — удивился я.

— Обыкновенно. По-­волчьи.

Я подозрительно посмотрел на Перегудова. Может, опять разыгрывает?

— И… получается?

Дед не ответил. Он набрал в грудь побольше воздуха и завыл.

В первую секунду я ничего особенного, кроме неловкости, не почувствовал. Сами представьте: сидят трое мужиков за столом, на нем бутылка водки, один воет. Но потом вдруг пробежал по спине легкий озноб. Я тогда подумал, что просто совпало. Но приехал в Новосибирск, прослушал диктофонную запись — и опять то же самое. Пробирает вой волчатника, еще как пробирает!

Когда вой стих, Кузьма Митрофаныч перевел дух, мы выпили и он продолжил:

— Волк в тайге — барин. Ни разу не видел, чтобы кто‑то из зверей волка убил. Только человек. Его даже мертвого птицы не трогают. Лисицу беркут ест, а волчью пропастину не клюет. Матерый зверь.

— Воете только ночью?

— Днем волки на вой редко откликаются. Поэтому вабить можно только вечером, когда сумерки лягут, в ночное время и рано утром, пока темно. Тогда они тебе все сами расскажут — и кто сейчас один бродит, и кого преследуют собаки, и где логово спрятано. А днем ловушки проверяю. Я их на старый след ставлю.

— Капканы и петли?

— Ага. В чистом месте — капканы маскирую. На поле если. А в лесу, где узкая тропа проходит, там петли налаживаю. Если волки кого задавили, на третий день обязательно вернутся за добычей. Но тут тоже секрет есть. Коли ворон у пропастины не слыхать, волк туда идти побоится. А вороны орут — гости будут. Я когда‑то много волков живьем привозил.

— ­Зачем?

— Для интересу живьем брал.

— А медведей на петли ловить не пробовали? — в шутку спросил я.

— Пробовал, — ответил Перегудов. — Дурак был. Думаю, поймаю медведя, надену на руки пимы, чтобы не погрыз, пасть и лапы ему спутаю да в село живого привезу. Для потехи. А потом посмотрел, как медведь петли рвет, и передумал.

Целый день мы проговорили с Кузьмой Митрофанычем. Пора было уезжать.

Напоследок Перегудов рассказал нам про то, как по зубам можно определять возраст матерых хищников, как убирать запах с капканов, как волков из петли доставать.

— Увижу, что волк попал в ловушку, я палку метра в два срубаю и к нему. Быстро надо! Каждую секунду вырваться может. Палкой махнешь перед мордой, он сразу — цоп ее. Клыками. А я палку резко поворачиваю, заваливаю зверя на спину. Дальше хватаю волка за уши и между ног его голову зажимаю. Одной рукой держу, другой поперек пасти колышек засовываю да веревкой обматываю.

— Как между ног? А если откусит чего? — оживился Андрей Гильберт.

— А это рот‑то не разевай… — ухмыльнулся старик.

Мы посмеялись, купили у него меда и направились к воротам. Уже на улице я задал последний вопрос:

— Кузьма Митрофаныч, волков не считали, а когда на вой­не снайпером были, счет вели?

— Фашистов тоже не считал. Какой счет?! Когда думаешь, то ли будешь живой, то ли нет. Я даже медведей не знаю, сколько убил. Ну, может, штук десять. Или пятнадцать.

Потом мы попрощались и уехали. Я смотрел на удаляющуюся фигуру охотника, а сам думал: интересно, что о нем рассказали бы волки? Но как их расспросишь? Из тех, кто его когда‑то знал, в живых никого уже и не осталось.