Одинокий голос человека

Многочисленные исследователи описывают одиночество как болезнь, отражающую наши пороки. Другие, более «снисходительные», называют это состояние неумением приспосабливаться к жизни. Сходятся они в одном: это — беда. И вкус ее горечи ощущают, по данным опросов, подавляющее большинство людей во всем мире.

Однажды в Саянах, на Агульском озере, познакомился с отшельником Иваном Жуковым. Места, в которых он обитает, — красивейшие. Заповедные. Но отдаленные. Настолько отдаленные, что добраться до них можно только вертолетом.

Иван Жуков свое пребывание в глухомани объяснил просто: «Оберегаю все это от браконьеров». А мы с экипажем «Ми-2″, посмеиваясь, не переставали его донимать: „От кого охранять, когда сам говоришь, что следующий обещанный вертолет если и прилетит, то не раньше чем через полгода?! У тебя вон мука уже на исходе. Сам бы не пропал“. Но Иван Жуков словно не слышит: „Новые русские“ кружить начали. А из них за красотой мало кто прилетает».

Вечером раздались два выстрела. Один из вертолетчиков решил самовольно «прогуляться» с ружьишком. На озере еще вовсю лед стоял, несмотря на майское тепло, а ниже, у истока реки, была незамерзающая полынья. На ней и подстрелил вертолетчик двух доверчивых уток, с которыми всю зиму общался Жуков как с соседями.

Хранитель озера не читал никому моралей. Ружье взял под свой надзор, а всем нам бросил: «Вы еще удивлялись — от кого это все нужно оберегать». Вот так и открылась в Жукове потаенная жизненная сила. Одна против наших четырех. Даже на следующий день взглядом с ним старались не встречаться. Все чувствовали себя виноватыми за происшедшее.

До этого кто-то из нас называл его Ванькой. После, даже между собой, только Иваном.

Что-то переменилось в каждом из нас после этой встречи с агульским отшельником.

А фразу психологов «Потеря социальных связей — путь к депрессии» здесь точно нужно было выбрасывать в отхожее место. Подходило больше другое — высказывание Роберта Сейденберга: «„Я“ человека уходит по каплям, и лишь счастливцы слышат предупредительный звоночек».

С Василием Колпаковым познакомился в Приангарье, на таежной речке Чадобец. Раньше сюда меня завозили для съемок черного аиста — очень редкой птицы, сторонящейся человека. А в этот раз пришлось разрешения спрашивать, чтобы присоседиться. Неизвестный отшельник прописался возле старицы с белоснежными кувшинками.

Василий поздоровался и тут же побежал проверять «морду» в ручье. Свое гостеприимство он оказывал выловленной рыбой и нескрываемой радостью. Времени на долгие разговоры у нас не было. Каждый занимался своим делом. Василий готовил к холодам «зимовьюшку». Чинил крышу, конопатил мхом щели, собирал бересту для внутренней отделки. Помощь мою отвергал напрочь.
Беседовать начинали только тогда, когда он, помучавшись, доставал спичечный коробок и прикуривал свою «самокрутку».

Хотел бы я в этот момент посмотреть здесь на того психолога, который написал, что одиночество — «это побег от трудностей». У Василия Колпакова вместо рук — культи. По документам — инвалид, самой тяжкой категории.

Ему-то зачем было уходить от людей?

Руки он потерял по пьянке. Тогда еще работал на строительстве Богучанской гидростанции. Мороз был под пятьдесят. Возвращался в свой барак из гостей по таежному тракту. Проезжавшие машины не подобрали. Рукавицы обронил в сугробе. Прислонился к дереву и стал засыпать. Почему-то вспомнил, как бродил с геологами в поисках руды…

На ночь они остановились у кромки поля с шелковистой травкой. И вдруг с неба «свалилась» огромная стая лебедей. От их клекота не могли уснуть до утра. Проснулись от тишины. Выглянули из палатки — подумали: снег выпал. Белым-бело все вокруг. Присмотрелись, а это лебеди, окоченевшие, с распростертыми крыльями, по всему полю лежат. Не от холода погибли, а от брошенных удобрений.

…Он очнулся от какого-то внутреннего толчка. Но руки были уже белыми…
После выхода из больницы все его жалели. Пить он уже не хотел. Но все почему-то предлагали ему водку. И он постепенно становился узником своей беспомощности. В какой-то момент понял: чтобы выжить — нужно отгородиться от убивающего сочувствия людей. Иначе — пропаду.

Еще полвека назад Мартин Бубер сделал очень странный по тем временам вывод: «Современный коллективизм — это последний барьер, который возводится человеком на пути встречи с самим собой». И сегодня уже приходится задумываться, почему именно молодые в наибольшей степени страдают от одиночества. А вовсе не старики, как принято думать. Ученые приходят и к другому поражающему выводу: самыми тяжкими формами одиночества страдают те, кто находится среди людей.

К отшельнику из отшельников, староверу Петру Абрамовичу Харину, добирался на резиновой лодке по порожистой Бирюсе полторы недели.

Лет пятнадцать назад все у него было. И большая семья, и дом, и хозяйство, и привычные житейские радости. Но когда дети выросли, он сел в свое суденышко и отчалил от общинного берега. Получается, что староверы ушли подальше от мира, а Харин — еще дальше от своих же единоверцев.

Отшельника я представлял себе угрюмым нелюдимом. А встретил он меня как родного. Горячую лепешку — в руки. Копченых окуньков — на стол. Чай — в кружку. Тепло — в душу. Легко и спокойно с ним сразу стало.

«Монастырь» Харина насчитывает несколько келий: две избушки и землянку. Все в разных местах построено.

— Это для того, — поясняет он, — чтобы, когда наскучит, можно было перебраться в другую обитель, как в гости сходить.

Староверы издавна искали в Сибири легендарное Беловодье. Земля эта, по преданиям, «изобильна и нетронута. Добры и открыты там люди, ибо во всем слушаются матери-земли». Но так до сих пор никем и не найден этот таежный рай.

Харин тоже отправился искать сокровенное. В затворники он ушел за благодатью. Только очень тяжкое это занятие — быть сибирским отшельником.
Весной Харину пришлось увидеть небо с овчинку.

Еще вечером он ходил в радости. Накануне река разродилась ледоходом. А ночью холодным прикосновением разбудила его вода. Он спросонья и не понял сразу что к чему. Почудилось, будто собака влажным носом в лицо ткнулась. А проснулся — и обомлел. Землянка наполовину водой заполнена. Ледяной затор на Бирюсе образовался такой, что и старожилы потом не припоминали подобного.

Все, что могло плавать в его землянке, — плавало. И по проплывающей утвари он определял уровень воды. Когда носик чайника в темноте задел за плечо, Харин понял, что может и не дождаться чудесного избавления. Дверь, как ни пытался, — открыть не смог.

Смерти он не боялся. За долгие годы отшельничества успел о многом передумать и постичь то, что большинство как раз и понимают только тогда, когда оказываются на краю жизни и изменить уже ничего нельзя. Душа его пребывала в спокойствии.

Бирюса, сделавшая Харина пленником, стала и спасительницей. Вода неожиданно хлынула в образовавшуюся промоину и сама отворила дверь.
Жалеет он после того потопа только об одном. Год назад рыбаки, по его просьбе, привезли «умные книжки» почитать. «А они, гляди, — показывает Харин, — в какую неприглядность превратились. Как отдавать теперь? Нескладно получается».

Сибирская тайга полна опасностей. Слабым и неопытным здесь не выжить. Человеку потеряться — проще простого. Со зверем встречи непредсказуемы. У медведя от добродушности до смертельной ярости — один шаг. Лось в период гона безумным становится. Березку в руку толщиной копытом перешибает. Есть и другие сезонные «звери»: гнус — летом, морозы — зимой. Ох, донимают!

Харин на все эти напасти смотрит через свою простую философию. Жизнь — это дар. Самый важный и самый главный. Он счастлив уже тем, что получает этот подарок каждый день. И все остальные страдания ничтожны по сравнению с тем, что он имеет. В тайге он не гость и не хозяин. Такой же обитатель, как звери и птицы.

— Только ты не думай, что я святой какой, — спускает меня с небес на землю Петр Абрамович. — И я перед соблазнами мирскими слабость иногда проявляю. Могу и выпить с рыбаками.

Мы сидим с Хариным у костра. День кончился. Смакуем ушицу из стерлядки. Повезло. И рыба есть. И дождя нет. Две недели до этого лил без перерыва. На небе звезды как наливные яблоки. Некоторые срываются и падают с легким шорохом. Звездопад. Желаний не загадываем.

— Я здесь человек вольный, — поясняет он свое житье-бытье. — А свобода много значит. А еще — тишина. Спокойное общение с природой… Наблюдаешь за ней и отвлекаешься. И на душе праздник. Вот ты говоришь: зимой тягостно. Холодно, конечно. Но выпадает первый снег… Идешь… А вокруг все как в сказке. Это разве не радость? Не-е-ет. Без тайги я уже не смогу. Привык. Без тайги и без реки, моей красавицы. Место-то это я специально присмотрел. Мне по своему характеру тихая вода нужна. Чтоб душу можно было послушать… Чтоб поразмышлять в спокойствии. И даже по-грустить. Да-а-а… Вот это и есть в этой жизни моя тихая благодать…

Когда будем расставаться, Харин тяжело вздохнет и скажет:

— Редко-редко кто ко мне сейчас заглядывает. А для меня гости — радость великая. Правда, когда уезжают, так тяжко становится. Человек все-таки в обществе привык.

Он задумывается, а потом произносит:

— Главное — душой никогда не унывай.

Говорит это тихо и почему-то смущается…

Каким бы это странным ни показалось, но никто из «моих» отшельников не уходил в глухомань за одиночеством. Тут другое. Каждому из них понадобилось душевное уединение. Кому на время, а кому и навсегда.

Сегодня уже признано, что здоровое развитие психики требует чередования периодов общения с периодами погружения в самих себя. Но когда ученые стали выяснять число тех, кто хотя бы однажды на несколько дней оставался наедине с собой, то таковых оказалось меньше одного процента.

Так и не находится у большинства из нас времени, чтобы встретиться с самим собой. Хотя бы один раз в жизни.